Оренбурженка вспоминает военное детство
В Год памяти и славы редакция «МК в Оренбурге» не раз обращалась к историям участников войны и тех, кто в ту страшную пору еще только познавал эту жизнь.
Наша постоянная читательница и автор уникальных историй о советском спорте, сама – ветеран спорта Валентина Торопова, поделилась своими воспоминаниями о Великой Отечественной войне. Ей было всего три года, когда все началось. Имена ей напомнила мама. Остальная картина четко отпечаталась в девичьей памяти. И сегодня эти картины оживают кинохроникой…
Опустела наша деревня!
В 1945 году я пошла в первый класс, а сегодня, в 2020 году, я встретила Юбилей Победы в Великой Отечественной войне.
В музее истории в Москве представлены материалы о начале войны, ее ведении и окончании. А историки разных стран все уточняют, кто виновен в развязывании той страшной войны? Их уже нет в живых, ни с той, ни с другой стороны. Мое поколение, дети войны, не знает другой правды, кроме одной – тогда погибли миллионы!
Война началась неожиданно. Мужчины ушли на фронт. В деревне остались женщины, дети да два деда – бригадир-овощевод и продавец в сельской лавке.
По специальному приказу соль-илецкого райвоенкомата в совхозе по брони были оставлены главный инженер Крючков и три механизатора – Литвишко, Ревин и мой отец. У каждого была причина. У моего отца – тяжелая язва желудка, от которой он впоследствии и умер, я, трехлетняя, и два сына-призывника.
В 80-х годах, когда моей маме было уже много лет, я спохватилась – а что я знаю о начале войны? В селе я прожила до 12 лет. Вечерами мы вспоминали, кто ушел на фронт первым, кто не вернулся. Со слов мамы, погибли наши односельчане Михаил Исаев, Алексей Клевцов (осталось трое детей), Дмитрий Кучугуров, Алексей Зиненко, Михаил Кольцын, Михаил Мудряков, Михаил Саранчуков, Иван Шарлаев, отец и сын Огневы, два брата – Павел и Иван Жаровы, Николай Ефимов… Увы, не помню фамилию начальника конюшни, где выращивали лошадей ценных пород. Он тоже погиб.
Иосиф Артамонов погиб у ворот Берлина. Трое детей остались сиротами…
Я уверена, что все мои односельчане встретили смерть в атаке…
На фронт уезжали машинами. А домой те, кто остался в живых, возвращались по одному.
Почти в один год ушли на фронт и мои братья. Первым уходил Василий, ему только исполнилось 18 лет. Он был в поле, на тракторе, когда ему пришла повестка. Провожали призванных летом от клуба. Брат нес меня на плечах. Мне было так хорошо! Слова «фронт» я еще не знала.
Брат Федор с 14 лет, после седьмого класса, трудился токарем. Не доставал еще до станка, работал на подставке. Так и осталась на его свитере протертая на животе дырка… Призвали его. Плакала мама, глядя на его свитер и баян, который стоял на швейной машинке всю войну. Брат хорошо играл на баяне и пел…
Письма с фронта
Братья спрашивали о здоровье отца, не обострилась ли у него язва? Уродился ли хлеб? Заветные треугольнички ждали в каждой семье. Но почтальона Клаву всегда встречали с тревогой, боялись получить похоронку. А еще страшнее было получать письма от тех, кого уже не было в живых. Задерживались письма в пути…
Брат Василий с боями продвигался на Запад. Как-то часть отошла на передышку, фронтовой фотограф успел кого-то запечатлеть: «Пусть пошлют домой, матерей своих успокоят. Жив, мол, и здоров!» Получили и мы фотографию. Да еще в цвете! Фотограф раскрашивал их цветными карандашами…
Собрались соседи в конце дня у барака, письма от своих читали. Спрашивают маму: «Марусь, а что у твоего Василия на груди две полосочки в квадратике – желтенькая и красная? Может, награда какая?» Сосед, вернувшийся с фронта без ноги, пояснил: «Не награда это, Мария, а отметина о двух ранениях твоего Василия. Одно тяжелое, а другое, видно, полегче». Связистом брат прошел войну, обеспечивая фронтовую связь. Дважды был ранен, спасая катушку связи. Ожог лица и большая потеря зрения…
Здесь родилась
Центральная усадьба совхоза Красный Яр Соль-Илецкого района возвышалась на пригорке. Здесь выращивали лошадей ценных пород, которых отправляли на фронт и в другие регионы страны.
Это был конезавод № 25. За селом – бесконечные степи и накатанные до блеска машинами и телегами дороги в хлебные поля, где работали механизаторы и их помощники – подростки. Зимой они трудились в холодных мастерских с окнами чуть ли не на земле, а летом – в поле.
Нам, малышам, всюду был доступ, мы были причастны и к труду своих родителей.
В пору уборки урожая возили им передачки на попутных телегах. Столовых и душевых в поле не было.
Нам разрешали покататься на огромном, тяжелом комбайне «Сталинец», где, по существу, и кабины-то не было. Дождь ли льет, солнце ли палит, пыль столбом – все на голову механизатора.
Я почти не помню лицо своего отца отмытым. Постоянно в промасленном комбинезоне, с воспаленными от ветра и пыли глазами, а руки всегда пахли мазутом.
Природа наша не была богатой, но здесь все радовало душу. С двух сторон село огибала речка Бердянка – приток Урала, которая, спускаясь вниз, пополняла его воды. Весной мы ходили в поля за подснежниками. В овражках журчала холодная вода, а когда подсыхали проталины и вырастала травка, мы гоняли туда гусей, брали с собой палки и мячи, свалянные из шерсти коров, и играли в лапту.
А тюльпаны цвели…
Шла война, а тюльпаны цвели. На краю деревни стояли старая церковь и наша маленькая школа – семилетка – с деревянными ступеньками в старом доме. Церковь уже была недействующей, в ней хранили зерно. И прямо за школой – сельское кладбище.
В мае степь покрывалась полевыми тюльпанами – и школа, и церковь, и кладбище становились удивительным ковром. На переменах мы выбегали в поле, играли. А тюльпаны были таких удивительных расцветок! Или просто – белые. Садовые тюльпаны, конечно, тоже красивые. Их сажают, поливают, они растут ухоженные, но все какие-то одинаковые. А полевые – сами по себе… Стояли тюльпаны в пору их цветения на каждой парте и на учительском столе, скрашивая нашу нелегкую детскую жизнь. Пули, конечно, над нами не свистели, Урал война обошла, но и здесь всем были понятны слова: «Все для фронта, все для Победы!».
Мы очень боялись потерять хлебные карточки. Ожидали хлеб у стен магазина, укутавшись в старые телогрейки. Бегали за телегой сельского конюха, который возил жмых для лошадей по деревне. Подбрасывал и нам. И жидкое, черное, как деготь, мыло в бочках помню. Его тоже продавали по норме.
Как-то получила мама кусочек розового мыла за хорошую работу в поле и на хлебном току, завернула его в полотенце, а нам разрешила его только нюхать. Умыться с таким мылом можно было только в праздник.
Дети, работая, играли
Много это или мало: семь – десять лет? Или 12? Отцы на фронте, матери на работе. И многое в доме держалось на детворе. Весь день был занят. Играли мы между делом.
С утра уходили за речку, три километра, и столько же обратно – за травой корове. Это было самое ответственное задание. Дети знали, что голодная корова молока не даст. В любую погоду бродили по оврагам, рвали сочную траву-вьюнок, увязывали ее в большие вязанки и вереницей шли домой. Вязанка тяжелая, спадает со спины, идешь и подпрыгиваешь. Иногда трава переваливалась через голову. Мы помогали друг другу. Вернуться нужно было до прихода коров из стада. Их надо было встретить, ведь матери работали дотемна. А впереди предстояло перейти речку вброд. Течение сносило вниз. Вязанки тяжелели от воды. Мы боролись с неудобствами и шли дальше.
Последний отрезок, в 500 метров, был от реки к селу, на пригорок. Сегодня вдруг пришло осознание – вот почему у нас в селе не было ни одного полного ребенка. И как только выдерживали все это худенькие детские ножки и ручонки? Выдержали вместе со взрослыми и дождались Победы! Великой Победы!
Бассейнов не было, а плавать умели все
Встречали коров и бежали на свои небольшие огороды у речки, поливать. Поливали ведрами, по ступенькам, уливая с радостью луночки и грядки. А слева была тихая заводь с высокими берегами. Здесь было глубоко. Окончив работу на огороде, мы бросались в воду и учились плавать. Иногда приносили металлическое корыто, у берега сажали одного, как в лодку, и толкали до глубины. А там – греби руками, как веслами, и держись! Случалось, корыто переворачивалось – и тогда доставали пловца всей гурьбой. Так и учились плавать. Потом бежали на берег и зарывались в теплый песок, отогревались от озноба.
К вечеру уставали и засыпали где придется. Бывало, и под старыми телегами, прижавшись друг к другу. Там нас и находили иногда наши матери, вернувшись с полей.
…Вспомнили мы с мамой и наших женщин – тружениц, которые работали за мужей и выстояли всю войну: Клевцову Настю, Исаеву Веру, Саранчукову Клаву, Ревину Марию, Мудрякову Нюру, Андрееву Сашу, Разщупкину Шуру, Шарлыкову Клаву, Кольцыну Настю, Зиненко Нину, Кучугурову Маришу, Шлычкову Феню, Уткину Марию, Некрасову Веру, Ефилову Полю… Работали они на овощных полях, в конюшне, копнили солому, складывали в стога и ометы, веяли зерно на хлебном току вручную на машине «ВИМ», десятки раз его перелопачивали, сушили и укрывали тяжелым брезентом.
Приходили и мы на ток, что-то делали, подметали. А когда наступала прохлада, грелись в теплом зерне, видели и знали, как рождается хлеб.
Не забыть запах свежего сена, зеленого житняка, когда его привозили во двор. Женщины складывали его на крыши сараев. Бывало, оно спадало вниз и лилось, как прохладная вода…
Послевоенная новогодняя елка
В 1945 году я пошла в первый класс. В первую послевоенную зиму в школе было холодно, чернила замерзали в стеклянных чернильницах. Не было тетрадей, писали на старых газетах и оставшихся клочках обоев. И не забыть первую новогоднюю елку в школе! Украшали, как могли, при керосиновой лампе. Становилось тепло, мы скидывали пальто и веселились, «сверкая» дырками на больших валенках – подшить не успели, не все отцы вернулись с фронта.
Наше детство сравнивать было не с чем, трудно было всем. Смотрели фильмы о подвигах героев «Молодой гвардии», Александра Матросова и Николая Гастелло. А родители говорили нам, что лучшее у нас еще впереди, только скорее бы кончилась война, да в каждом доме были бы хлеб, мыло и тетрадки…
